Этот рассказ Елены Брозовской не только хорош, но и... Но и уже третье или четвёртое начиная с конца февраля воспоминание о "Зингере", который вывез кого-то в кризисные времена. ВРЕМЯ ЗИНГЕРА
Сейчас будет эксперимент. В Инстаграме вы видели бодрый сторителлинг, а здесь я публикую полную версию истории о моей семье и швейной машинке. Сложно ли вам в ВК читать такие простыни? Напишите в комментариях. Если сложно - снова перейду на укороченные варианты, а полновес приберегу для книги.
***
Стук швейной машинки мгновенно отправляет меня в начало девяностых. Тогда вся наша семья подстраивалась под этот стук, кормилась им.
Нас пятеро в тесной времянке: я заканчивала девятый класс, сестра – шестой, бабушка Маша, перебравшаяся к нам после резни в Карабахе и Сумгаите, хлопотала о статусе беженки, родители – оба инженеры-радиотехники в НИИ – получали зарплату с перебоями и чаще не деньгами, а талонами, хозяйственным мылом или спичками. Вот тогда мама увидела на столбе объявление, и у нас появился дядя Витя - чужой, толстый, но оборотистый. Он организовал фирму по продаже постельного белья и всем говорил, что привозил комплекты из-за границы. На самом деле заграница находилась на окраине Краснодара, в нашем доме. Раз в месяц к воротам подъезжала машина, оттуда выскакивал дядя Витя, хватал рулоны ткани, мешки с белыми нитками и тащил к порогу.
Ткань мы резали по вечерам в «зале» - так называлась гостиная – на крошечном пятачке между гэдээровской стенкой «Хельгой» и Зингером.
Зингер достался нам по неофициальному завещанию бабушки Поли – в его выдвижном ящике долго еще лежала бумажка с коротким распоряжением: «Машинку Оличке». Зингер стоял у окна, широко раскинув чугунные ноги с ажурными вензелями. Папа рассказывал, что эти ноги от старинной немецкой швейной машины очень давно то ли нашел на свалке, то ли на что-то выменял отец бабушки Поли. Вычистил, сделал крепкую длинную столешницу с выдвижным ящиком и укрепил на ней ручную швейную машинку с кругло-крылатым логотипом «ПМЗ им. Калинина». Так на свет появился Зингер: дореволюционные ноги, послереволюционный корпус, темная прадедова столешница и способность сшивать любые ткани.
В тридцатые годы Зингер сопровождал прадеда в Казахстан, куда он с семьей бежал от репрессий. Моя юная бабушка приручила Зингер: одевала сестер, шила на заказ. Тем и кормились тогда.
Пододеяльник, простыня, две наволочки - - - - - - - пододеяльник, простыня, две наволочки - - - - - - - - Солнечные лучи, проникающие в зал, были под завязку набиты пылью, Зингер неутомимо стучал. Дядя Витя приезжал в конце месяца, забирал постельное белье и расплачивался настоящими деньгами. Родители отправлялись на Сенной рынок, и через три часа кухня начинала шипеть, шкворчать, свистеть газовыми конфорками, а по дому плыли запахи борща и говяжьих котлет.
Я подменяла маму у Зингера: часами качать чугунную подножку было тяжело, щиколотки ныли от напряжения. Пододеяльник, простыня, две наволочки - - - - - - пододеяльник, простыня, две наволочки - - - - - - . Папа смотрел, как мама растирала ноги, цокал языком, что-то прикидывал в уме. Потом в сарае зазвенели инструменты, и он вернулся с куском хомута, проводами, паяльником, «штуками» и фразой: «Инженер я или кто?!». Папа разрабатывал в НИИ приборы, которые использовались в медицинском оборудовании, на космических станциях и военных объектах. То, что он делал сейчас, было не так секретно, зато важно. Отныне достаточно было поставить пятку на маленькую кнопку, и чугунное колесо вертелось, Зингер стучал-шил сам – нам оставалось только следить, чтобы строчка шла ровно. Папа назвал это «электроприводом», мы с мамой – «волшебной кнопкой».
Дядя Витя в конце месяца не приехал. Родители грустно шутили про текстильный склад, мы с сестрой учили уроки то на диване, держа тетради на коленях, то на столешнице Зингера. Через два месяца у ворот просигналила машина, по виду дяди Вити все поняли: это в последний раз. Вечером из кухни вместе с запахом борща до нас с сестрой доносились слова «рэкет, наверное» и «надо крутиться».
Папа нашел вторую работу – на кабельном телевидении, мама записалась на вечерние курсы кройки и шитья. Вскоре в доме появились другие рулоны ткани, коробки ниток, ленты с надписями Made in Poland, Silk, Wool и новенький четырехниточный оверлок, на покупку которого родители занимали деньги у дядьев. Жизнь снова крутилась чугунным зингеровским колесом. На диване поднималась первая партия женских юбок: теплая шерсть цвета морской волны, прохладная подкладка, ярлычок Made in Poland.
В воскресенье родители взяли одну из юбок и уехали на Сенной рынок. Между этим рынком и круглым серым цирком, прямо на его ступенях, располагался «толчок», где продавались детали советской жизни, джинсы и модные тогда капоры из крашеной ангорки. Родители встали в ряду, мама вытянула вперед руки, держа юбку. Турция? Польша? А качество-то какое! ФирмА-а-а, сразу видно. Женщина выворачивала юбку наизнанку, придирчиво осматривала швы, колупала их длинным крашеным ногтем. Юбка ушла за бешеные деньги – 25 рублей, а родители привезли домой мясо и конфеты «Гулливер» в оранжевой обертке.
Последнего «Гулливера» мы разделили на пять одинаковых частей: бабушке, маме, папе, сестре и мне. Потом были юбки-восьмиклинки из мокрого шелка. Детские фланелевые рубашки в мишках и в зайчиках. Атласные блузы. Снова юбки. Вешалкодержатель, изобретенный папой из старой гнутой трубы, на который с завистью смотрели другие продавцы толчка. Теперь не надо было стоять с вытянутыми руками. У трубы уже крутилась покупательница в меховой шапке, ощупывая шерстяную ткань. Женщина вывернула юбку наизнанку: рядом с ярлычком Made in Poland красовался белый прямоугольник с надписью… Silk. Мама замерла. Как получилось, что она перепутала бирки с «шелком» и «шерстью»? Женщина продолжала осматривать строчку.
- Польша?
- Сама сшила, - призналась мама.
Родители вернулись с сумками, полными продуктов, и… с заказом на три юбки нестандартного размера от той женщины в меховой шапке.
Через два года мама ушла из НИИ в частную фирму, которой требовались инженеры и которая стабильно платила, папа работал на кабельном, я получала повышенную стипендию на филфаке. Зингер теперь стучал только в те дни, когда я вдруг решала сшить себе что-то «по Бурде», потом ушел на отдых, но за его неубиваемой столешницей я писала диплом на филфаке, проверяла школьные сочинения.
- - - - - - - - - - - - -
В девяностые страна «летела над пропастью», а для нас звуком этого полета стал ровный оптимистичный стук Зингера. Мы долетели, поэтому рука не поднимется унижать имя Зингера кавычками.
Теперь он стоит в сарае под садовой пленкой. Раз в месяц я снимаю ее и протираю прекрасные незыблемые ноги, логотип ПМЗ им. Калинина, столешницу, сделанную прадедом, волшебную кнопку, которую придумал папа. В выдвижном ящике уже нет бабушки-Полиной бумажки, но я помню каждый стремительный стежок ее почерка. Если бы она ушла из жизни позже, я бы узнала много нового о послевоенной жизни Зингера, но я знаю другое: что одна пятая конфеты «Гулливер» хрустит особенно вафельно, что плотные от пыли солнечные лучи могут пахнуть борщом и мясом, что мамины идеально пошитые юбки с ярлыком «мэйд ин Поланд» отрывают на толчке с руками.
Об этом в нашей семье особенно настойчиво вспоминали в 1998.
В 2014.
В 2018.
В 2020, когда по телевизору шло очередное ток-шоу о коронавирусе и экономическом кризисе.
Сегодня я зашла в сарай, откинула пленку, крутанула колесо, щелкнула маленькой кнопкой. Дореволюционные ноги бодро задвигались… Спустя четыре поколения Зингер жив, а значит, все будет хорошо.
#27МоихФамилий
#семейные истории #книгаопредках #историястраны
